Ценим
ПРОШЛОЕ,
работаем
на БУДУЩЕЕ

История

Более 75 лет мы разрабатываем самые передовые технологические решения в области ядерной энергетики и безопасности

Михаил Федотович Троянов

Один из создателей первых отечественных реакторов на быстрых нейтронах. Лауреат Ленинской премии, лауреат Государственной премии СССР. Заслуженный деятель науки и техники Российской Федерации (1994). С 1987 по 1992 гг. – директор ФЭИ. «Пасмурным мартовским днем 1955 года в вагоне-теплушке поезда, который шел от Киевского вокзала три с половиной часа, я приехал в нынешний Обнинск с направлением «в хозяйство Блохинцева» — с этой фразы, достойной завязки романа, начинает свои воспоминания о жизни и работе в ФЭИ Михаил Федотович Троянов. «Троянов не только физик, но и инженер, тонко понимающий необходимость воплощать научные разработки в действующие конструкции.»

«Я помню, как юный Михаил пришел ко мне в середине пятидесятых годов и стал просить принять его в команду, которая под руководством Александра Ильича Лейпунского начала работу над реакторами на быстрых нейтронах. Я тогда с одобрением подумал, что этот совсем молодой специалист, несомненно, понимает, что быстрым реакторам принадлежит будущее. Хотя я ничего о нем не знал, я его принял сразу. И я никогда об этом не пожалел. Он сделался моим хорошим помощником и другом. И в том, что мы создали реально работающие реакторы на быстрых нейтронах, и в этой научной тематике опередили все другие страны, есть и его немалая заслуга.» - Олег Дмитриевич Казачковский.

Дело всей жизни

В 1950 году после окончания первого курса теплоэнергетического факультета Московского энергетического института я был переведен на физико-энергетический факультет МЭИ. Позже узнал, что первые молодые специалисты были выпущены этим факультетом в 1949 году.

Набор студентов-отличников на наш курс был седьмым по счету, и этот набор был в МЭИ последним. В 1951 году весь наш факультет перевели в Московский механический институт, который потом стал называться МИФИ.

В МИФИ перешли студенты из других московских вузов, где были факультеты, подобные тому, что были в МЭИ. При слиянии с МИФИ наши специальности были сохранены, а кафедры, которые нас должны были выпускать, перешли в МИФИ вместе с факультетом.

Учились хорошо. Знали, что предстоит интересная работа, неплохие условия жизни. Но конкретных деталей, подробностей не знали – очень уж многое было засекречено. Даже лекции записывали в секретных тетрадях.

Уровень преподавания был очень высоким. Специальные дисциплины на старших курсах преподавали выдающиеся ученые. О большом вкладе их в ядерную физику и вообще в атомный проект страны стало известно через много лет.

Практику студенты проходили в закрытых институтах. Я проходил практику в Институте физпроблем. Директором там был Александров Анатолий Петрович – когда Капица отказался работать по ядерной программе, этот институт передали Александрову. Он был там директором и одновременно заместителем в Курчатовском институте. Там как раз велась разработка реактора, который не осуществился, но который предполагали строить в Обнинске: реактор с графитовым замедлителем, с охлаждением гелием. Был такой проект, «Шарик» его называли, и вот меня на дипломную практику привлекли именно к этой работе.

Это у всех так было. У всех, с кем я учился, преддипломная практика, непрерывно переходящая в дипломную работу, проходила в конкретных институтах. Многих брали в Курчатовский институт, многих сюда, в Обнинск, в другие места. Проходили практику, защищали дипломы и большей частью там же оставались работать.

Дальнейшая работа в том же коллективе или просто там, где кипела творческая жизнь, приводила к быстрому росту квалификации и превращению вчерашних студентов в знающих специалистов.

Работников для атомной промышленности готовили в политехнических институтах Санкт-Петербурга, Екатеринбурга, Томска. Когда началось развитие атомных электростанций, специалистов для них начали готовить вузы с факультетами энергетического профиля.

Вся эта система поддерживалась кадровой политикой Минсредмаша и, конечно, обусловливалась возможностью вузов распределять, а предприятий – заказывать, принимать и устраивать молодых специалистов.

К сожалению, сейчас такой системы нет. В результате общий уровень молодых специалистов, мягко говоря, оставляет желать лучшего…

В 1955 году я пришел на работу в ФЭИ. Когда я появился в отделе кадров, кадровик куда-то позвонил и сказал мне: «Подождите, к вам сейчас придут». Через некоторое время пришел очень солидный человек – замдиректора института Андрей Капитонович Красин. Он ознакомился с моими документами и спросил, где бы я хотел работать: на расчете или на эксперименте? Я был очень увлечен своей работой на дипломном проекте и ответил: «На эксперименте».

Красин направил меня в отдел теплофизики, к Валерию Ивановичу Субботину. Там я работал сначала в одной лаборатории, потом в другой. Проработал четыре с небольшим года. После трех лет работы поступил в заочную аспирантуру.

В 1959 году в институте произошло очень большое преобразование. Научным руководителем института был назначен А.И. Лейпунский. До этого он был начальником отдела.

В это время начались работы по проектированию реактора БН-350. Александр Ильич получил серьезные права, стал укреплять направление по быстрым реакторам, и сюда стали приглашать специалистов из других отделов. Меня пригласили тоже. Я перешел на работу в отдел Олега Дмитриевича Казачковского и стал заниматься расчетно-физическим обоснованием быстрых реакторов.

Надо сказать, что частично я этим занимался и во время дипломной работы, так что переключиться большого труда не составило. В институте нас готовили к разноплановым работам. И довольно быстро я вошел в курс дела.

Казачковский стал моим научным руководителем по аспирантуре. В 1963 году я защитил кандидатскую диссертацию уже по новой теме.

Никаких настольных компьютеров тогда не было. В математическом отделе была ЭВМ «Урал», весьма примитивная.

В конце пятидесятых годов институт занимался ядерной безопасностью. Возникла необходимость просчитывать ядерную безопасность на цепочках, где перерабатывалось ядерное топливо. В институте был создан отдел ядерной безопасности под руководством Бориса Григорьевича Дубовского – участника пуска первых реакторов, сотрудника Курчатова по самому первому реактору.

Для расчетов по ядерной безопасности ФЭИ получил доступ к ЭВМ «М20», располагавшейся в Курчатовском институте. Курчатовцы получали вычислительную технику раньше нас, но, учитывая серьезность проблемы, нам уступили часть машинного времени. Математики ФЭИ на ЭВМ Курчатовского института выполняли часть работ для реакторных расчетов. Я пристроился к ним, немного преобразовал программу, по которой они считали, и стал проводить расчеты быстрых реакторов.

Создание реактора БН-350, опыт его работы и проходящие на нем исследования дали важнейшие результаты для всей программы развития реакторов БН.

Главным конструктором БН-350, а затем и других энергетических быстрых реакторов с 1960 года является ОКБМ (Нижний Новгород). Сейчас ОКБМ носит имя И.И. Африкантова – своего первого руководителя, талантливого конструктора и яркого, самобытного человека.

Первое время специалисты ОКБН, до того незнакомые с проблематикой быстрых реакторов, в значительной степени зависели от рекомендаций и советов ФЭИ – научного руководителя работ. Но постепенно (и довольно быстро) в ОКБМ выросли свои специалисты в новых для ОКБМ областях разработки быстрых реакторов. Порой это вызывало досаду и даже ревность в ФЭИ. Но я считаю, что это неизбежный и нормальный путь развития организации главного конструктора.

Нечто подобное происходит и, например, на реакторе БН-600, где выросли свои специалисты с широкими взглядами на проблемы, выходящие за рамки одной лишь эксплуатации.

Успех реактора БН-600, работающего с 1980 года, определился как уровнем разработки собственно реактора, парогенераторов, всех технологических систем, так и уровнем эксплуатации.

До 1986 года Белоярская АЭС входила в состав Министерства энергетики. Это Министерство руководило сооружением, пусковыми работами и первыми годами эксплуатации реактора БН-600. Конкретно руководил Владимир Петрович Невский. Он был незаурядным организатором, очень требовательным и очень деятельным, имел большой опыт работы в атомной отрасли, в том числе был даже директором  Белоярской АЭС, когда она состояла из реакторов АМБ.

Многие специалисты, работавшие на реакторах АМБ, были переведены на БН-600, активно осваивали новые для них технологии быстрых реакторов и успешно эксплуатировали БН-600.

С самого начала работы БН-600 эксплуатация его ведется умело и уверенно. После тридцати лет работы реактора его ресурс был продлен на десять лет.

На БН-600 проходят испытания новых конструкционных материалов, новых топливных композиций.

На площадке Белоярской АЭС построен и вводится в работу новый быстрый реактор БН-800, прототипом которого является БН-600.

В общем, по показателям работы этот реактор входит в число лучших в ядерной энергетике. И в этой связи, я считаю, уместно еще раз вспомнить об Александре Ильиче Лейпунском.

Он был научным руководителем института и формально, и по существу. Будем так говорить: научным руководителем направлений «быстрые реакторы» и «реакторы с жидким металлическим охлаждением для подводных лодок» он был все время, пока работал в институте. Официально научным руководителем института он значился с 1959 г. по 1970 г. До тех пор, пока обком партии не начал шерстить институт за «физики шутят» и т. п.

У теоретиков в период хрущевской оттепели воцарился «дух вольности». Например, командировали двух сотрудников нашего института в Данию, в Институт Бора. Это были физики, один – теоретик, другой – экспериментатор. Поработали в Дании полгода. Приехали оттуда, написали интересные заметки в городскую газету. Все с удовольствием читали. В то же время четверка других товарищей выпустила книжечку «Физики шутят», потом «Физики продолжают шутить». Очень приличные люди, не антисоветчики, – боже сохрани. А потом еще где-то они раскопали издания какие-то самиздатовские, слушали радио заграничное. Когда началось обострение с Югославией, читали Джиласа. Очень живой коллектив был, одно слово – теоретики. И все это как-то вышло наружу, притом боком. Заработали комиссии: кто читал, кто не читал, начались всякие оргвыводы, велели каяться.

Многие детали этой истории остались мне неизвестны, потому что у нас в это время была очень интенсивная работа по БН-350. Бесконечные командировки, как-то было не до того. А у них это все варилось, их вызывали, кого-то грозились исключить из партии. Короче говоря, руководство наше, в том числе Александра Ильича, обвинили в том, что «недоглядели» за молодежью. Обнаружили недостатки в воспитательной работе коллектива. Директора Родионова вскоре освободили, поставили Вячеслава Алексеевича Кузнецова. Ранее он был учеником Лейпунского, являлся неосвобожденным секретарем парткома института. Ему и пришлось разбирать все эти истории с молодежью. Александра Ильича назначили первым заместителем директора, освободив от должности научного руководителя института.

Отчасти это формальность, конечно, но Лейпунский переживал. Все-таки на предыдущем этапе он был фактически первым лицом. Все шли к нему, а не к директору.

В город прислали нового секретаря горкома партии. И с тех пор внимание к институту со стороны обкома партии стало особым. И это очень на многом сказалось.

Александр Ильич не подавал вида, и, конечно, к нему все равно относились как к научному руководителю. Его безгранично уважали люди, которые с ним работали. Но я знаю, что ему это было больно. И получилось так, что Ефим Павлович Славский, который очень его уважал и помогал ему, - вот тут он ничем не мог помочь в этом противостоянии с партийными органами. А я знал отношение Славского к Александру Ильичу. Славский очень тепло о нем отзывался и после смерти Лейпунского сказал: «Сердце не выдержало».

Роль Е.П. Славского в развитии исследований и создании быстрых реакторов была выдающаяся. Достаточно только перечислить основные его действия и решения:

  • он поддержал и решил строить БН-350 в г. Шевченко, контролировал все этапы создания и работы этого реактора;
  • согласился с предложением разрабатывать и строить БН-600;
  • поддерживал и постоянно следил за развитием других проектов более мощных реакторов (БН-800, БН-1000)
  • признал необходимость реактора БОР-60 и поддержал его испытание в качестве экспериментальной базы для реакторов типа БН;
  • активно поддерживал программы НИР и ОКР для обоснований реакторов БН.

Иногда случалось, что он принимал странные решения, но потом выяснялось, что все-таки они шли на пользу. Например, первоначально выбрали неудачную сталь для активной зоны БН-350. Ну, выбрали из тех, которые были. Начались предложения, как изменить сталь и какую выбрать. Может быть, говорили, пока дело дойдет до пуска, успеем что-то выбрать вместо той стали, которая заведомо обладала ненадлежащими свойствами. Одну такую марку взяли в работу, но потом выяснилось, что она очень трудна технологически. И все застряло. Славский стукнул по столу и сказал: «Делайте из той стали, которая вам первоначально была намечена». Не очень удачно. Но зато это позволило пустить реактор в приемлемые сроки. А потом заменили эту зону.

Иногда нужны такие решения, пусть временные, но чтобы дело не стояло. Конечно, он был администратором, но он слушал ученых.

Александр Дмитриевич Зверев, начальник главка, которому как раз и подчинялся Мангышлакэнергокомбинат – то предприятие, где БН-350 строился – руководил практически всей разработкой, всеми сроками, деньги выдавал на эти разработки, потом процессом строительства, потом пуском – в общем, был такой настоящий начальник главка, крайне требовательный. Команда у него была очень профессиональная.

Когда-то он был начальником МВД Горьковской области, потом его перевели в атомную промышленность, и он в ней преуспел. Ученых слушать умел. На любое совещание, где надо что-то решить, обязательно приглашал и ученых, и конструкторов. Всех выслушает, все мнения соберет, сам проанализирует. Он мог и единолично решения принимать, но всегда советовался.

В Средмаше было руководство, которое очень внимательно слушало ученых, уважало ученых, не отмахивалось от них и поддерживало их работу. Сейчас я не так часто бываю в институте, но когда бываю, то слышу, что главный вопрос, который задают сегодня ученым: «Кому вы это будете продавать»? Все это так, все понятно; нужно знать, кому продавать, но необходимо и давать возможность ученым просто работать, не только за то, чтобы что-то продать, – иначе ничего не будет. Движения не будет. Люди должны свои замыслы воплощать, что-то предлагать новое, искать, ошибаться, находить. А о продажах… Ну, на то вы и администраторы, чтобы решать такие вопросы.

История в персоналиях